Расскажу о своём детстве и юношестве. О том, как и когда у меня созрело желание послужить Церкви Христовой.
Когда пришло время отдать меня учиться, мама определила меня в очень маленькую школу, принадлежавшую Дому русского ребёнка. Эта школа находилась в помещении церковного дома Казанской церкви в Таллине. Собственно говоря, оно и было когда-то помещением приходской школы. Очень маленькая школа, с очень маленьким коллективом и малым количеством учеников. Но дом стоял рядом с церковью, и я, обдумывая и вспоминая, пришел к выводу, что мой путь к священству начался именно там, при Казанской церкви, потому что там, в этой школе, были некоторые традиции, повлиявшие на всю мою последующую жизнь. И, конечно, потому, что заведующей школой была Татьяна Евгеньевна Дезен, человек, которого мы тогда в полной мере не понимали. Она была активным деятелем РСХД здесь, в Таллине [См. публикации в газете «Мир Православия» за 2002 г., о РСХД и его деятелях: №№ 7, 8, 9, 10, 12; о Т.Е. Дезен: № 11], и конец её жизни, мученический конец, был свидетельством цельности этой натуры, оказавшей огромное воздействие и на выбор моего пути. Вся работа Татьяны Евгеньевны была сосредоточена на христианском просвещении молодёжи. Как она потом, на допросе в НКВД, заявила, вся её деятельность была устремлена на то, чтобы воспитать людей в христианской вере и направить против материалистической идеологии. Когда мы учились в школе, речь шла не о прямом воздействии, поскольку возраст учащихся уж очень мал – семь-восемь лет – но о настрое, поскольку воспитывают не слова, пусть и красивые, а именно настрой. Татьяна Евгеньевна была настроена глубоко правдиво, с любовью к людям. Расскажу такой случай. В детстве ведь всякое бывает. Так и у нас. В школе был мальчик, над которым постоянно все смеялись. И вот однажды кто-то толкнул его, все стали катать его по полу. Вдруг вошла Татьяна Евгеньевна. Удивительной была реакция этого человека: она не пришла в гнев, не кричала, никого не наказала, но у неё вырвался вздох глубокой боли за этого мальчика. Она сказала только: «Что вы делаете?» Это был крик души, который произвел на детей гораздо более сильное впечатление, чем окрик или наказание. Таким было её отношение к любому человеку. Так она воспитывала, образуя внутренний мир детей.
Школа была рядом с церковью. На переменах нас выпускали в церковный двор, мы бегали, играли в мяч – всё было около церкви.
В этом же доме, на втором этаже, жил настоятель Казанской церкви, пожилой батюшка отец Василий Каменев, седой, очень почтенного вида. Каждый день перед началом уроков у нас была молитва. Он приходил сам, читал молитвы и небольшой отрывок из Евангелия, а потом преподавал Закон Божий. Была ещё традиция на 6-й неделе Великого Поста всей школой говеть. Мы ходили на богослужения, на Литургии Преждеосвященных Даров. Ученики всей школой становились рядами со стороны Казанской иконы Божией Матери, вечером приходили самостоятельно. В пятницу вечером бывала исповедь, а в субботу мы причащались. Исповедь проходила очень таинственно, в настоящее время этого нет, а тогда у аналоя священника стояла ширмочка… Мы все исповедовались и причащались, причем на причастие старались надеть новую одежду и никогда не подходили к святой чаше в пальто, а снимали его перед причащением. Такие были традиции. Потом для всех в школе был чай. Я думаю, что близость школы к церкви, церкви к школе и отношение к нам церковных людей оказали на меня сильное влияние, а под этим влиянием, вероятно, и зародилось мое желание прислуживать в церкви. Получилось это так. Однажды на кладбище пригласили отца Василия Каменева, который служил в Казанской церкви. Одна моя родственница сказала ему, что вот этот мальчик хочет прислуживать … Он ответил: «Пусть приходит». После этого в одну из суббот пришёл я в храм и стою, сердце трепещет: что батюшка скажет? Батюшка, проходя мимо, говорит: «Иди!» Так я и стал ходить в алтарь. Там был такой порядок, что всегда прислуживал только один старший мальчик, и я практически почти не прислуживал, но ходил упорно: во все субботы, воскресенья и праздники, когда мог прийти, я был в церкви. И можно сказать, что там, в Казанской церкви, я дослужился до диаконского сана. Там же я учился петь, читать, псаломщичествовать, звонить ходил на колокольню. У меня сохранилась справка, что я принят на работу псаломщиком с 1 августа 1941 года.
В военное время, когда приезжал из Нарвы владыка Павел (а он управлял русскими приходами Эстонской Церкви) и служил в Казанской и других церквах, я у него иподиаконствовал. Время было очень сложное, трудное. Уровень жизни был крайне низким, бедность… Даже у архиерея – владыки Павла – было всего только 2-3 облачения. В то время в Эстонии уже существовал раскол. Митрополит Александр откололся от Матери-Церкви. Александро-Невский собор был закрыт. Владыка Павел не назначал для себя соборного храма в Таллинне, но служил по очереди в разных таллиннских церквах – чаще всего в Симеоновской. В Таллине был тогда всего один извозчик. Он и приезжал на Балтийский вокзал и встречал владыку Павла, который жил в Нымме и ездил поездом. Некоторое время он жил при Симеоновской церкви, где была сосредоточена русская церковная жизнь, потому что многие храмы были закрыты, а какие-то погибли.
Для меня военные годы сложились особенно. По возрасту я должен был быть призван в армию, но в советскую меня призвать не успели – слишком быстро наступали немцы, – а немецкие власти организовали здесь мобилизацию. На неё попали все мои соученики, а когда я пришёл на призывной пункт и принёс справку, что работаю псаломщиком в церкви, что я церковный человек, это вызвало смех. Комиссия состояла из эстонских офицеров, – они рассмеялись: мальчишка стоит и говорит, что он – духовное лицо! Никаких освобождений, конечно, мне не выходило, Но тут один офицер, сидевший сбоку, говорит: «Даю вам два часа, – сходите на Вышгород, где находится наш генерал. Покажите ему свою справку, и как он решит, так и будет». Я в страхе пошёл – не хотелось мне, конечно, в немецкую армию идти – и неожиданно генерал наложил резолюцию: «Как духовное лицо мобилизации не подлежит». Эта справка у меня и сейчас хранится. Но пришло время, когда многие ограничения по призыву были сняты и началась новая мобилизация, но я туда не пошёл – меня командировали в Ригу, к экзарху Сергию, чтобы определить моё дальнейшее положение. О нём есть много воспоминаний как о человеке, всё сделавшем, чтобы сохранить Церковь в условиях немецкой оккупации, – так что всё уже о нем сказано. Что же касается нашей встречи, то он принял меня радушно, с любовью и после небольшой беседы направил в Печерский монастырь. Там я пробыл некоторое время и вернулся, правда, несколько легкомысленно вернулся, в Таллинн, остался на нелегальном положении. Вскоре пришли советские войска, и повторилась та же история. Уже советские офицеры, когда я стал объяснять, что я духовное лицо, посмеялись, но, тем не менее, освободили. А там уже и война кончилась, и я уже служил в церкви.
Еще будучи иподиаконом, я оказался свидетелем очень знаменательных событий – в январе 1945 года я сопровождал Владыку Павла в Москву на Собор Русской Православной Церкви, когда избран был Святейший Патриарх Алексий (Симанский). В нашей делегации было 4 человека: архиепископ Павел, протоиерей Иоанн Богоявленский, иерей Александр Осипов, секретарь Епархиального Управления, и я как иподиакон и келейник владыки Павла. Поэтому я и на заседаниях Собора был, раза два или три… точно не помню. Видел, так сказать, ту мощь Русской Православной Церкви, которую она представляла собой даже в те военные и послевоенные годы! Были гости, патриархи, представители всех автокефальных церквей. Было очень много интересных встреч даже в той гостинице, где мы останавливались, – и с членами делегаций, и с сопровождающими. Печальным обстоятельством было только то, что случился инфаркт у Владыки Павла. Я его навещал в больнице. Обратно мы ехали без него, потому что Владыка остался там на лечении надолго – чуть ли не на месяц. Но я все же побывал на всех мероприятиях и на концерте….Это было первое и такое сильное впечатление о Матери-Церкви, которое не стёрлось до сих пор.
Вот что важно. Владыка Павел был приглашён на Собор как архиерей, сохранивший верность Матери-Церкви в военные годы, когда образовался второй, можно сказать, раскол митрополита Александра. Интересны последующие события, уже в конце января 1945-го года, когда Владыка Павел был в Москве, а сюда приехал митрополит Григорий, который тогда был в Ленинграде, приехал для того, чтобы воссоединить с Матерью-Церковью ту часть Эстонской Церкви, которая откололась вместе с митрополитом Александром. Это происходило здесь, в Таллине, в Никольской церкви. И на этом покаянии членов Синода ЭАПЦ и воссоединении я присутствовал в качестве иподиакона митрополита Григория.
Как началась моя семейная жизнь? Я ведь всё время был при Церкви, а машинисткой в Епархиальном управлении была моя будущая супруга – Татьяна Петровна Соловьёва. Встречались мы в гостях или по работе. Она была очень музыкальна, училась некоторое время в консерватории, пела в Симеоновской церкви, окончила художественное училище (теперь Таллинская художественная академия), занималась в иконописном кружке, была активной участницей РСХД, прекрасно была знакома с Татьяной Евгеньевной Дезен, заведующей школой, где я когда-то учился. Я же много общался с отцом Михаилом Ридигером (отцом Святейшего Патриарха), который тогда был председателем Эстонского отделения РСХД. Таким образом, у нас было много общего. Вся наша жизнь тогда проходила при Церкви.
Много было переживаний, связанных с алтарём, но, наверное, главный момент – рукоположение во диакона. Когда я женился в 1945 году, меня в праздник Преображения Господня, 19 августа, рукоположили во диакона к Таллинской Казанской церкви.
Страшный момент, когда впервые через Царские врата входишь в алтарь. Владыка Павел, добрый, любвеобильный старец, совершил рукоположение. В то время – ещё в годы войны – я пытался попасть в семинарию в Вильно, тогда она ещё действовала, но обстоятельства воспрепятствовали мне – шла война. Занимался самообразованием, много читал и общался со священниками, которые тогда были в Таллине и во многом повлияли на мою дальнейшую судьбу: с о. Иоанном Богоявленским (будущим ректором ЛДА), с о.Александром Осиповым, который относился ко мне очень тепло (мне до сих пор непонятно и горько, что он потом стал безбожником), с о.Ростиславом Лозинским и, конечно, с отцом Валерием Поведским.
Это первый этап моей жизни в Церкви.