У меня всегда было желание получить духовное образование. Прошение о поступлении в Ленинградскую духовную семинарию я подавал уже на первый прием в 1946 г., но в приходе меня уговорили не уходить пока, и поступил я в 1947 году. Были свои проблемы – семья: дочь старшая тогда уже родилась, надо было о них заботиться. Приход, правда, хоть и незначительно, но все-таки помогал. Меня приняли не на первый курс, а сразу на третий – оценили, что был уже достаточно подготовлен. Хотя на очном отделении я учился недолго, но запомнились мне очень интересные встречи того периода, в частности, с духовником семинарии – отцом Николаем Чернышевым, необыкновенно содержательным человеком, с профессором Успенским... Те немногие его лекции по литургике, которые я успел прослушать, были для меня очень важны, это дало не только знания, но и опыт общения с преподавателями старшего поколения. Потом на протяжении многих лет, когда у меня возникали какие-либо литургические вопросы, я писал профессору Успенскому, и Николай Дмитриевич неизменно мне отвечал. Я до сих пор храню его письма как очень ценные литургические пособия. Когда я благодарил профессора за разъяснения, он отвечал, что делает только то, что обязан и должен.
К тому времени Владыка Павел уже скончался. Епископом стал Владыка Исидор (Богоявленский). Он предложил мне оставить очное отделение семинарии, перейти на заочное и принять сан священника. Перед рукоположением я прошел серьезное испытание. Хиротония предполагалась сразу же после Рождества Христова. Владыка для подготовки благословил ежедневно вычитывать специальное правило, а накануне рукоположения прийти к нему. Но когда я пришел, Владыка Исидор сказал, что служить не сможет, так как плохо себя чувствует, и отложил хиротонию на неделю. Я продолжал читать правило, но хиротония все откладывалась с недели на неделю, я даже стал впадать в уныние. Тогда и моя жена тоже стала вычитывать правило вместе со мной.
Наконец, 8 февраля 1948 года Владыка Исидор рукоположил меня во иереи и назначил настоятелем прихода Марии Магдалины в городе Хаапсалу, куда я, честно говоря, совсем не стремился. Почему? Дело в том, что приход был эстонско-русский. Не хотелось трудностей с языком, я ощущал незнание обстановки и жизни православных эстонцев. Мечтал я о Пярну, где в русском приходе служил настоятель-эстонец. Но Владыка был непреклонен и назначил меня в Хаапсалу.
Сам по себе приход был очень бедным, сложным. Когда-то это был смешанный приход, где эстонцы считали себя главными. Ко времени моего назначения многие из них состарились, и оставалось их мало. Были там «местные» русские, с которыми проблем не возникало, поскольку они всю жизнь прожили в Эстонии, знали язык. Были и «советские» русские, оказавшиеся в Эстонии после войны. Естественно, эстонского языка они не знали, а настоятелем храма был эстонец, совсем не владевший русским, который не мог и служить по-славянски. Существовала серьезная языковая проблема. Недолгое время настоятельствовал священник, знавший оба языка и служивший на обоих. Однако эстонцы выдвинули требование, чтобы он хоть раз в месяц совершал богослужение исключительно на эстонском языке. Настоятель на это не шел из тех соображений, что русских в приходе стало больше, нельзя было лишать их службы. Когда я туда поступил, то вначале старался выполнить просьбу эстонцев, заявивших: «Пусть будут службы на каких угодно языках, но одна – только на эстонском». Но и на эстонские службы приходили в основном русские! Так что я тоже стал совершать службы на двух языках. А эстонцы продолжали требовать свою, чисто эстонскую службу. Из-за этого создавалась нестабильность в приходе, даже враждебность, а виноватым всегда оказывался, конечно, священник. Жалобы писали на меня архиерею, что, дескать, я обижаю эстонцев. Тогда Епископом Таллинским и Эстонским уже стал Владыка Роман (Танг), сам эстонец, который эстонцев поддерживал. Такая вот сложная ситуация!
В материальном плане было тоже очень трудно. Храмы Марии Магдалины и приписной Александро-Невский, кладбищенский, были в плохом состоянии. Многое пришлось делать самому. В Марии-Магдалининском протекала крыша, крест на колокольне покосился. Ризница была в плачевном состоянии. Прихожане активно взялись за ремонт облачений. Раз в неделю собирались в церковном доме, шили, стирали и приводили все в порядок. Так что ризница обновилась. В кладбищенском храме не было печей и электрического освещения. Решено было оборудовать его как зимний храм.
Обе церкви были каменные, но Марии-Магдалининский храм был больше и выше, зимой в нем было очень холодно, т.к. средств на топливо не хватало. В Александро-Невском храме удалось провести электричество и поставить печь. С печью была интересная история. Нашелся печник из прихожан, который согласился бесплатно ее поставить, но нужны были кирпичи, а денег не было. Тогда я с амвона обратился к прихожанам: если у кого есть дома хоть пара кирпичей, чтобы принесли для храма. На мою просьбу откликнулись. Кирпичей нанесли... Но печник смеялся, что из такого материала ни разу печей не клал – кирпичи были разного размера! Зато зимой там можно было служить, было тепло. А к Вербному воскресенью перебирались в большой храм. Приходилось многое и мне самому делать: и крышу в храме красил, и дрова пилил и колол, и т.п. Конечно, прихожане усердно помогали.
Епископ Роман на меня сердился, считая, что я обижаю эстонцев. Однажды он приехал служить на престольный праздник (а у него в Хаапсалу были родственники, у них был прием), а когда после приема Владыка вернулся ночевать в церковный дом, то был в хорошем настроении и сказал: «Вы меня приятно поразили!» (там собрались только эстонцы, которые дали мне неожиданно хорошую характеристику)... Дело в том, что эстонцы тоже разделились, многие изменили отношение ко мне в лучшую сторону и стали помогать.
Жизнь тогда была трудная. Но потом, после моего отъезда из Хаапсалу, когда я как-то приехал, эстонцы, которые ко мне благожелательно относились, встречали меня на вокзале. Были проблемы и другие – с хором, например. Но тут мне моя жена, Татьяна Петровна, очень помогала. Она была пианисткой, очень музыкальным и одаренным человеком, с детства пела в храме. А на второй год моего служения псаломщик Александр Пяябо в Вербное воскресение подал заявление об уходе. Читать было некому, и мне пришлось в спешном порядке обучать матушку церковному уставу. Мы буквально к каждому богослужению готовились дома и таким образом смогли всю Страстную седмицу служить и утром, и вечером, и Пасху тоже провели с большим подъемом.
Александр Пяябо почему-то сразу же невзлюбил меня. Когда я был назначен настоятелем и стал устраиваться в приходском доме, то в общем церковном зале снял портрет Сталина, чтобы повесить что-то свое, а Пяябо тут же написал жалобу архиерею, что я «сорвал» портрет вождя... В управлении все были напуганы – такое время страшное было, репрессии. Мне пришлось писать объяснительную и повесить другой портрет Сталина.
Конечно, я тогда был молод, горяч, вспыльчив, может, сейчас я поступил бы иначе при тех же обстоятельствах...
У жены, которую во время немецкой оккупации за помощь русским военнопленным вместе с другими прихожанами немцы продержали больную в тюрьме, развилась бронхиальная астма, она много и тяжело болела. А Хаапсалу расположен на берегу закрытого залива... сыро очень там. Тогда возникло решение уехать из Эстонии, переменить климат. Мы перебрались в Вологду.
Вот такими были первые годы моего служения. Много можно вспомнить хорошего. Очень трогательным было прощание со всеми прихожанами. Мне даже письмо написали, которое я храню. Потом я приезжал на престольные праздники туда, и, в общем, об этом приходе воспоминания у меня хорошие.